Б Все
Эдуард Асадов - стихи Белые и чёрные халаты Если б все профессии на свете Вдруг сложить горою на планете, То, наверно, у ее вершины Вспыхнуло бы слово: 'Медицина'. Ибо чуть не с каменного века Не было почетнее судьбы, Чем сражаться в пламени борьбы За спасенье жизни человека.
Все отдать, чтоб побороть недуг! Цель - свята.
Но святость этой мысли Требует предельно чистых рук И в прямом и в переносном смысле. Потому-то много лет назад В верности призванию и чести В светлый час с учениками вместе Поклялся великий Гиппократ. И теперь торжественно и свято, Честными сердцами горячи, Той же гордой клятвой Гиппократа На служенье людям, как солдаты, Присягают новые врачи. Сколько ж, сколько на землей моей Было их - достойнейших и честных; Знаменитых и совсем безвестных Не щадивших сердца для людей!
И когда б не руки докторов Там, в дыму, в неходком лазарете, Не было б, наверное, на свете Ни меня и ни моих стихов. Только если в благородном деле Вдруг расчетец вынырнет подчас, Это худо, ну почти как грязь Или язва на здоровом теле. Взятка всюду мелочно-гадка, А в работе трепетной и чистой Кажется мне лапою когтистой Подношенье взявшая рука.
- Современная информация о вирусном гепатите B (б).
- Mar 5, 2017 - Если б все́, кто помощи душевной. У меня просил на этом свете, — Все юродивые и немые, Брошенные жёны и калеки, Каторжники и самоубийцы. Мне прислали по одной копейке, — Стала б я «богаче всех в Египте», Как говаривал Кузмин покойный Но они не слали мне копейки, А своей.
Нет, не гонорар или зарплату, Что за труд положены везде, А вторую, 'тайную' оплату, Вроде жатвы на чужой беде. И, таким примером окрыленные (Портится ведь рыба с головы), Мзду берут уже и подчиненные, Чуть ли не по-своему правы. Благо в горе просто приучать: Рубль, чтоб взять халат без ожиданья, Няне - трешку, а сестрице - пять, Так сказать 'за доброе вниманье'. А не дашь - закаешься навек, Ибо там, за стенкою больничной, Друг твой или близкий человек Твой просчет почувствует отлично.
Анна Ахматова «Если б все, кто помощи душевной». Если б все, кто помощи душевной У меня просил на этом свете: Все юродивые и немые, Брошенные жены и калеки, Каторжники.
Дед мой, в прошлом старый земский врач, С гневом выгонял людей на улицу За любой подарок или курицу, Так что после со стыда хоть плачь! Что ж, потомки позабыли честь? Прекрасны наши медики! Только люди без высокой этики И сегодня, к сожаленью, есть. И когда преподношеньям скорбным Чей-то алчный радуется взгляд, Вижу я, как делается черным Белый накрахмаленный халат.
Черным-черным, как печная сажа. И халатов тех не заменить. Не отчистить щетками и даже Ни в каких химчистках не отмыть; И нельзя, чтоб люди не сказали: - Врач не смеет делаться рвачом. Вы ж высокий путь себе избрали, Вы же клятву светлую давали! Иль теперь все это ни при чем?! Если ж да, то, значит, есть причина Всем таким вот хлестануть сплеча: - Ну-ка прочь из нашей медицины, Ибо в ней воистину стерильны И халат, и звание врача!
Эдуард Асадов: белые и черные халаты. 'Стихи о любви и стихи про любовь' - Любовная лирика русских поэтов & Антология русский поэзии. © Copyright Пётр Соловьёв.
Логин: Пароль: Запомнить меня Поиск. Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! / / / Стихотворения Стихотворения 3/11 Ни одного я не вымолвлю слова. Нет настоящего - прошлым горжусь И задохнулась от срама такого.
Сентябрь 1922. Если б все, кто помощи душевной У меня просил на этом свете, - Все юродивые и немые, Брошенные жены и калеки, Каторжники и самоубийцы, - Мне прислали по одной копейке, Стала б я 'богаче всех в Египте', Как говаривал Кузмин покойный. Но они не слали мне копейки, А со мной своей делились силой, И я стала всех сильней на свете, Так, что даже это мне не трудно. 1961. Если бы тогда шальная пуля Легкою тропинкою июля Увела меня куда-нибудь.
1962. Если в небе луна не бродит, А стынет - ночи печать.
Мертвый мой муж приходит Любовные письма читать. В шкатулке резного дуба Он помнит тайный замок, Стучат по паркету грубо Шаги закованных ног. Сверяет часы свиданий И подписей смутный узор. Разве мало ему страданий, Что вынес он до сих пор?
1910-е годы. Если плещется лунная жуть, Город весь в ядовитом растворе. Без малейшей надежды заснуть Вижу я сквозь зеленую муть И не детство мое, и не море, И не бабочек брачный полет Над грядой белоснежных нарциссов В тот какой-то шестнадцатый год. А застывший навек хоровод Надмогильных твоих кипарисов.
1 декабря 1928 Ленинград. Если ты смерть - отчего же ты плачешь сама, Если ты радость - то радость такой не бывает. Ноябрь 1942 Ташкент. Ташми.Н.В.Н. Есть в близости людей заветная черта, Ее не перейти влюбленности и страсти, - Пусть в жуткой тишине сливаются уста, И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года Высокого и огненного счастья, Когда душа свободна и чужда Медлительной истоме сладострастья. Стремящиеся к ней безумны, а ее Достигшие - поражены тоскою.
Теперь ты понял, отчего мое Не бьется сердце под твоей рукою. 1915. Есть три эпохи у воспоминаний. И первая - как бы вчерашний день. Душа под сводом их благословенным, И тело в их блаженствует тени. Еще не замер смех, струятся слезы, Пятно чернил не стерто со стола - И, как печать на сердце, поцелуй, Единственный, прощальный, незабвенный. Но это продолжается недолго.
Уже не свод над головой, а где-то В глухом предместье дом уединенный, Где холодно зимой, а летом жарко, Где есть паук и пыль на всем лежит, Где истлевают пламенные письма, Исподтишка меняются портреты, Куда как на могилу ходят люди, А возвратившись, моют руки с мылом, И стряхивают беглую слезинку С усталых век - и тяжело вздыхают. Но тикают часы, весна сменяет Одна другую, розовеет небо, Меняются названья городов, И нет уже свидетелей событий, И не с кем плакать, не с кем вспоминать. И медленно от нас уходят тени, Которых мы уже не призываем, Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли Мы даже путь в тот дом уединенный, И задыхаясь от стыда и гнева, Бежим туда, но (как во сне бывает) Там все другое: люди, вещи, стены, И нас никто не знает - мы чужие. Мы не туда попали. И вот когда горчайшее приходит: Мы сознаем, что не могли б вместить То прошлое в границы нашей жизни, И нам оно почти что так же чуждо, Как нашему соседу по квартире, Что тех, кто умер, мы бы не узнали, А те, с кем нам разлуку Бог послал, Прекрасно обошлись без нас - и даже Все к лучшему. 1945. Еще весна таинственная млела, Блуждал прозрачный ветер по горам И озеро глубокое синело - Крестителя нерукотворный храм.
Ты был испуган нашей первой встречей, А я уже молилась о второй, - И вот сегодня снова жаркий вечер. Как низко солнце стало над горой.
Ты не со мной, но это не разлука, Мне каждый миг - торжественная весть. Я знаю, что в тебе такая мука, Что ты не можешь слова произнесть.
1917. Еще говорящую трубку Она положила обратно, И ей эта жизнь показалась И незаслуженной долгой, И очень заслуженно - горькой И будто чужою. И разговор телефонный. Еще к этому добавим Самочиркой золотой, Что Аничкова прославим Сердцем всем и всей душой. 1912 Еще об этом лете Отрывок И требовала, чтоб кусты Участвовали в бреде, Всех я любила, кто не ты И кто ко мне не едет. Я говорила облакам: 'Ну, ладно, ладно, по рукам'.
А облака - ни слова, И ливень льется снова. И в августе зацвел жасмин, И в сентябре - шиповник, И ты приснился мне - один Всех бед моих виновник. Комарово. Еще одно лирическое отступление Все небо в рыжих голубях, Решетки в окнах - дух гарема. Как почка, набухает тема. Мне не уехать без тебя, - Беглянка, беженка, поэма. Но, верно, вспомню на лету, Как запылал Ташкент в цвету, Весь белым пламенем объят, Горяч, пахуч, замысловат, Невероятен.
Так было в том году проклятом, Когда опять мамзель Фифи. Хамила, как в семидесятом. А мне переводить Лютфи Под огнедышащим закатом. И яблони, прости их, Боже, Как от венца в любовной дрожи, Арык на местном языке, Сегодня пущенный, лепечет.
А я дописываю 'Нечет' Опять в предпесенной тоске. До середины мне видна Моя поэма. В ней прохладно, Как в доме, где душистый мрак И окна заперты от зноя И где пока что нет героя, Но кровлю кровью залил мак. Ташкент.'
M-elle Fifi'- в одноименном рассказе Мопассана - прозвище немецкого офицера, отличавшегося изощренной жестокостью. Анны Ахматовой. Еще тост За веру твою! И за верность мою! За то, что с тобою мы в этом краю! Пускай навсегда заколдованы мы, Но не было в мире прекрасней зимы, И не было в небе узорней крестов, Воздушней цепочек, длиннее мостов.
За то, что все плыло, беззвучно скользя. За то, что нам видеть друг друга нельзя.
1961-1963. Жарко веет ветер душный, Солнце руки обожгло, Надо мною свод воздушный, Словно синее стекло; Сухо пахнут иммортели В разметавшейся косе. На стволе корявой ели Муравьиное шоссе. Пруд лениво серебрится, Жизнь по-новому легка.
Кто сегодня мне приснится В пестрой сетке гамака? 1910.
Ждала его напрасно много лет. Похоже это время на дремоту. Но воссиял неугасимый свет Тому три года в Вербную Субботу.
Мой голос оборвался и затих - С улыбкой предо мной стоял жених. А за окном со свечками народ Неспешно шел. О, вечер богомольный!
Слегка хрустел апрельский тонкий лед, И над толпою голос колокольный, Как утешенье вещее, звучал, И черный ветер огоньки качал. И белые нарциссы на столе, И красное вино в бокале плоском Я видела как бы в рассветной мгле.
Моя рука, закапанная воском, Дрожала, принимая поцелуй, И пела кровь:блаженная, ликуй! 1916. Жить - так на воле, Умирать - так дома. Волково поле, Желтая солома. (День объявления войны) 22 июня 1941.В.С.
Сой Жрицами божественной бессмыслицы Назвала нас дивная судьба, Но я точно знаю - нам зачислятся Бденья у позорного столба, И свиданье с тем, кто издевается, И любовь к тому, кто не позвал. Посмотри туда - он начинается, Наш кроваво-черный карнавал.За ландышевый май В моей Москве кровавой Отдам я звездных стай Сияния и славы. Май 1937 Москва.
Звон монет. И думы нет, и дома нет, И даже дыма нет. 1958. За меня не будете в ответе, Можете пока спокойно спать. Сила - право, только ваши дети За меня вас будут проклинать. За озером луна остановилась И кажется отворенным окном В притихший, ярко освещенный дом, Где что-то нехорошее случилось.
Хозяина ли мертвым привезли, Хозяйка ли с любовником сбежала, Иль маленькая девочка пропала И башмачок у заводи нашли С земли не видно. Страшную беду Почувствовав, мы сразу замолчали.
Заупокойно филины кричали, И душный ветер буйствовал в саду. 1922. За плечом, где горит семисвечник, И где тень Иудейской стены, Изнывает невидимый грешник Под сознаньем предвечной вины. Многоженец, поэт и начало Всех начал и конец всех концов. Октябрь 1963. За такую скоморошину, Откровенно говоря, Мне свинцовую горошину Ждать бы от секретаря. 1937.
За то, что я грех прославляла, Отступника жадно хваля, Я с неба ночного упала На эти сухие поля. И к дому чужому Пошла, притворилась своей, И терпкую злую истому Принесла с июльских полей.
И матерью стала ребенку, Женою тому, кто пел. Но гневно и хрипло вдогонку Мне горний ветер свистел. 1914. За узором дымных стекол Хвойный лес под снегом бел. Отчего мой ясный сокол Не простившись улетел?
Слушаю людские речи Говорят, что ты колдун. Стал мне узок с нашей встречи Голубой шушун. А дорога до погоста Во сто крат длинней, Чем тогда, когда я просто Шла бродить по ней. Заболеть бы как следует, в жгучем бреду Повстречаться со всеми опять, В полном ветра и солнца приморском саду По широким аллеям гулять.
Даже мертвые нынче согласны прийти, И изгнанники в доме моем. Ты ребенка за ручку ко мне приведи, Так давно я скучаю о нем. Буду с милыми есть голубой виноград, Буду пить ледяное вино И глядеть, как струится седой водопад На кремнистое влажное дно. 1922. Забудут?
- вот чем удивили! Меня забывали не раз, Сто раз я лежала в могиле, Где, может быть, я и сейчас. А Муза и глохла и слепла, В земле истлевала зерном, Чтоб после, как Феникс из пепла, В эфире восстать голубом. 21 февраля 1957. Завещание Моей наследницей полноправной будь, Живи в моем дому, пой песнь, что я сложила Как медленно еще скудеет сила, Как хочет воздуха замученная грудь.
Моих друзей любовь, врагов моих вражду, И розы желтые в моем густом саду, И нежность жгучую любовника - все это Я отдаю тебе, предвестница рассвета. И славу, то, зачем я родилась, Зачем моя звезда, как нежный вихрь, взвилась И падает теперь.
Смотри, ее паденье Пророчит власть твою, любовь и вдохновенье. Мое наследство щедрое храня, Ты проживешь и долго, и достойно. Все это будет так. Ты видишь, я спокойна Счастливой будь, но помни про меня. 1914. Завещать какой-то дикой скрипке Ужас и отчаянье свое. 1958.
Эраст
Загорелись иглы венчика Вкруг безоблачного лба. Улыбчивого птенчика Подарила мне судьба. Октябрь 1912. Зазвонили в Угличе рано, У царевича в сердце рана. 1958-1959 Заклинание Из тюремных ворот, Из заохтенских болот, Путем нехоженым, Лугом некошеным, Сквозь ночной кордон, Под пасхальный звон, Незваный, Несуженый, - Приди ко мне ужинать. 15 апреля 1936 Ленинград. Запад клеветал и сам же верил, И роскошно предавал Восток, Юг мне воздух очень скупо мерял, Усмехаясь из-за бойких строк.
Но стоял как на коленях клевер, Влажный ветер пел в жемчужный рог, Так мой старый друг, мой верный Север Утешал меня, как только мог. В душной изнывала я истоме, Задыхалась в смраде и крови, Не могла я больше в этом доме. Вот когда железная Суоми Молвила: 'Ты все узнаешь, кроме Радости.
А ничего, живи!' 30 июня 1963.
Заплаканная осень, как вдова В одеждах черных, все сердца туманит. Перебирая мужнины слова, Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег Не сжалится над скорбной и усталой. Забвенье боли и забвенье нег - За это жизнь отдать не мало. 1921 Запретная розаВаша горькая божественная речь. Н Ты о ней как о первой невесте Будешь думать во сне и до слез. Мы ее не вдыхали вместе, И не ты мне ее принес. Мне принес ее тот крылатый Повелитель богов и муз, Когда первого грома раскаты Прославляли наш страшный союз. Тот союз, что зовут разлукой, И какою-то сотою мукой, Что всех чище и всех черней.
10 октября 1964. Заснуть огорченной, Проснуться влюбленной, Увидеть, как красен мак. Какая-то сила Сегодня входила В твое святилище, мрак! Мангалочий дворик, Как дым твой горек И как твой тополь высок. Шехерезада Идет из сада.
Так вот ты какой, Восток! Апрель 1942 Застольная Под узорной скатертью Не видать стола. Я стихам не матерью - Мачехой была. Эх, бумага белая, Строчек ровный ряд. Сколько раз глядела я, Как они горят. Сплетней изувечены, Биты кистенем, Мечены, мечены Каторжным клеймом.
Зачем вы отравили воду И с грязью мой смешали хлеб? Зачем последнюю свободу Вы превращаете в вертеп? За то, что я не издевалась Над горькой гибелью друзей? За то, что я верна осталась Печальной родине моей? Без палача и плахи Поэту на земле не быть.
Нам покаянные рубахи, Нам со свечой идти и выть. 1935. Зачем притворяешься ты То ветром, то камнем, то птицей? Зачем улыбаешься ты Мне с неба внезапной зарницей? Не мучь меня больше, не тронь! Пусти меня к вещим заботам. Шатается пьяный огонь По высохшим серым болотам.
И Муза в дырявом платке Протяжно поет и уныло. В жестокой и юной тоске Ее чудотворная сила. 1915 Защитникам Сталина Это те, что кричали: 'Варраву Отпусти нам для праздника', те Что велели Сократу отраву Пить в тюремной глухой тесноте.
Им бы этот же вылить напиток В их невинно клевещущий рот, Этим милым любителям пыток, Знатокам в производстве сирот. Б.П Здесь все тебе принадлежит по праву, Стеной стоят дремучие дожди. Отдай другим игрушку мира - славу, Иди домой и ничего не жди. 1947 1958. Здесь все то же, то же, что и прежде, Здесь напрасным кажется мечтать. В доме у дороги непроезжей Надо рано ставни запирать.
Тихий дом мой пусть и неприветлив, Он на лес глядит одним окном, В нем кого-то вынули из петли И бранили мертвого потом. Был он грустен или тайно-весел, Только смерть - большое торжество. На истертом красном плюше кресел Изредка мелькает тень его. И часы с кукушкой ночи рады, Все слышней их четкий разговор.
В щелочку смотрю я: конокрады Зажигают под холмом костер. И, пророча близкое ненастье, Низко, низко стелется дымок. Мне не страшно.
Я ношу на счастье Темно-синий шелковый шнурок. Май 1912.
Здравствуй! Легкий шелест слышишь Справа от стола? Этих строчек не допишешь - Я к тебе пришла. Неужели ты обидишь Так, как в прошлый раз, - Говоришь, что рук не видишь, Рук моих и глаз. У тебя светло и просто. Не гони меня туда, Где под душным сводом моста Стынет грязная вода. 1913.Для Л.Н.Замятиной Здравствуй, Питер!
Плохо, старый, И не радует апрель. Поработали пожары, Почудили коммунары, Что ни дом - в болото щель. Под дырявой крышей стынем, А в подвале шепот вод: 'Склеп покинем, всех подымем, Видно, нашим волнам синим Править городом черед'. 24 сентября 1922. Земля хотя и не родная, Но памятная навсегда, И в море нежно-ледяная И несоленая вода.
На дне песок белее мела, А воздух пьяный, как вино, И сосен розовое тело В закатный час обнажено. А сам закат в волнах эфира Такой, что мне не разобрать, Конец ли дня, конец ли мира, Иль тайна тайн во мне опять. 1964. Земная слава как дым, Не этого я просила. Любовникам всем моим Я счастие приносила.
Один и сейчас живой, В свою подругу влюбленный, И бронзовым стал другой На площади оснеженной. 1914. Земной отрадой сердца не томи, Не пристращайся ни к жене, ни к дому, У своего ребенка хлеб возьми, Чтобы отдать его чужому. И будь слугой смиреннейшим того, Кто был твоим кромешным супостатом, И назови лесного зверя братом, И не проси у Бога ничего.
1921. Знаешь сам, что не стану славить Нашей встречи горчайший день.
Что тебе на память оставить, Тень мою? На что тебе тень? Посвященье сожженной драмы, От которой и пепла нет, Или вышедший вдруг из рамы Новогодний страшный портрет? Или слышимый еле-еле Звон березовых угольков, Или то, что мне не успели Досказать про чужую любовь? 6 января 1946. Знай, тот, кто оставил меня на какой-то странице И в мире блуждает и верен - как я - до конца, Был шуткой почти что и беглою небылицей В сравненьи с тобой и терновою тенью венца. 8 ноября 1963.
Знаю, знаю - снова лыжи Сухо заскрипят. В синем небе месяц рыжий, Луг так сладостно покат.
Во дворце горят окошки, Тишиной удалены. Ни тропинки, ни дорожки, Только проруби темны. Ива, дерево русалок, Не мешай мне на пути! В снежных ветках черных галок, Черных галок приюти.
1913 Зов В которую-то из сонат Тебя я спрячу осторожно. Как ты позовешь тревожно, Непоправимо виноват В том, что приблизился ко мне Хотя бы на одно мгновенье. Твоя мечта - исчезновенье, Где смерть лишь жертва тишине. 1 июля 1963.И на ступеньки встретить Не вышли с фонарем. В неверном лунном свете Вошла я в тихий дом.
Под лампою зеленой, С улыбкой неживой, Друг шепчет: 'Сандрильона, Как странен голос твой.' В камине гаснет пламя, Томя, трещит сверчок. Кто-то взял на память Мой белый башмачок И дал мне три гвоздики, Не подымая глаз.
О милые улики, Куда мне спрятать вас? И сердцу горько верить, Что близок, близок срок, Что всем он станет мерить Мой белый башмачок. И на этом сквозняке Исчезают мысли, чувства. Даже вечное искусство Нынче как-то налегке! И со всех колоколен снова Победившее смерть слово Пели медные языки. 1944 Ташкент.И там колеблется камыш Под легкою рукой русалки.
Мы с ней смеемся ввечеру Над тем, что умерло, но было, Но эту странную игру Я так покорно полюбила. 1911 Слепнево. И теми стихами весь мир озарен. А вдруг это только священных имен Надгробное в ночи сиянье? 13 марта 1961 Красная Конница.
И той, что танцует лихо, И той, что всегда права, И той, что находит выход, - Неистовые. Слова 22 августа 1964. И умирать в сознаньи горделивом Что жертв своих не ведаешь числа, Что никого не сделала счастливым, Но незабвенною для всех была.
Июнь 1963 Комарово, Будка. И это грозило обоим, И это предчувствовал ты. Мы жили под огненным зноем Незримой и черной звезды. Конечно, нам страшно встречаться. 1959. И анютиных глазок стая Бархатистый хранит силуэт - Это бабочки, улетая, Им оставили свой портрет.
Ты б постыдился Быть, где слезы живут и страх, И случайно сам отразился В двух зеленых пустых зеркалах. Комарово. И будешь ты из тех старух, Что всех переживут, Теряя зренье, память, слух. 1958. И было сердцу ничего не надо, Когда пила я этот жгучий зной. 'Онегина' воздушная громада, Как облако, стояла надо мной.
14 апреля 1962. И было этим летом так отрадно Мне отвыкать от собственных имен В той тишине почти что виноградной И в яви, отработанной под сон.
И музыка со мной покой делила, Сговорчивей нет в мире никого. Она меня нередко уводила К концу существованья моего. И возвращалась я одна оттуда, И точно знала, что в последний раз Несу с собой, как ощущенье чуда. 21 августа 1963.
Будка. И в Киевском храме Премудрости Бога, Припав к солее, я тебе поклялась, Что будет моей твоя дорога, Где бы она ни вилась. То слышали ангелы золотые И в белом гробу Ярослав. Как голуби, вьются слова простые И ныне у солнечных глав.
И если слабею, мне снится икона И девять ступенек на ней. И в голосе грозном софийского звона Мне слышится голос тревоги твоей. 1915. И в недрах музыки я не нашла ответа, И снова тишина, и снова призрак лета. 1959(?).
И в памяти черной пошарив, найдешь До самого локтя перчатки, И ночь Петербурга. И в сумраке лож Тот запах и душный и сладкий. И ветер с залива. А там, между строк, Минуя и ахи и охи, Тебе улыбнется презрительно Блок - Трагические тенор эпохи. И в памяти, словно в узорной укладке: Седая улыбка всезнающих уст, Могильной чалмы благородные складки И царственный карлик - гранатовый куст 16 марта 1944. И в тайную дружбу с высоким, Как юный орел темноглазым Я, словно в цветник предосенний, Походкою легкой вошла. Там были последние розы, И месяц прозрачный качался На серых, густых облаках.
Петербург. И Вождь орлиными очами Увидел с высоты Кремля, Как пышно залита лучами Преображенная земля. И с самой середины века, Которому он имя дал, Он видит сердце человека, Что стало светлым, как кристалл. Своих трудов, своих деяний Он видит спелые плоды, Громады величавых зданий, Мосты, заводы и сады. Свой дух вдохнул он в этот город, Он отвратил от нас беду, - Вот отчего так тверд и молод Москвы необоримый дух.
И благодарного народа Вождь слышит голос: 'Мы пришли Сказать, - где Сталин, там свобода, Мир и величие земли!' Декабрь 1949.
И возникает мой сонет, Последний, может быть, на свете. 1958. И вот одна осталась я Считать пустые дни. О вольные мои друзья, О лебеди мои! И песней я не скличу вас, Слезами не верну, Но вечером в печальный час В молитве помяну. Настигнут смертною стрелой, Один из вас упал, И черным вороном другой, Меня целуя, стал.
Но так бывает раз в году, Когда растает лед, В Екатеринином саду Стою у чистых вод И слышу плеск широких крыл Над гладью голубой. Не знаю, кто окно раскрыл В темнице гробовой.
1917.В саду голосуют деревья. И вот, наперекор тому, Что смерть глядит в глаза, - Опять, по слову твоему, Я голосую 'за': То, чтобы дверью стала дверь, Замок опять замком, Чтоб сердцем стал угрюмый зверь В груди. А дело в том, Что суждено нам всем узнать, Что значит третий год не спать, Что значит утром узнавать О тех, кто в ночь погиб. 1940. И все пошли за мной, читатели мои, Я вас с собой взяла в тот пусть неповторимый.
1958. И город древен, как земля, Из чистой глины сбитый. Вокруг бескрайние поля Тюльпанами залиты. И жар по вечерам, и утром вялость, И губ растрескавшихся вкус кровавый. Так вот она - последняя усталость, Так вот оно - преддверье царства славы, Гляжу весь день из круглого окошка: Белеет потеплевшая ограда И лебедою заросла дорожка, И мне б идти по ней - такая радость.
Чтобы песок хрустел и лапы елок, И черные и влажные шуршали, Чтоб месяца бесформенный осколок Опять увидеть в голубом канале. Декабрь 1913. И жесткие звуки влажнели, дробясь, И с прошлым и с будущем множилась связь. Осень 1960.
И клялись они Серпом и Молотом Пред твоим страдальческим концом: 'За предательство мы платим золотом, А за песни платим мы свинцом'. И когда друг друга проклинали В страсти, раскаленной добела, Оба мы еще не понимали, Как земля для двух людей мала, И что память яростная мучит, Пытка сильных - огненный недуг! - И в ночи бездонной сердце учит Спрашивать: о, где ушедший друг? А когда, сквозь волны фимиама, Хор гремит, ликуя и грозя, Смотрят в душу строго и упрямо Те же неизбежные глаза. 1909 Смерть И комната, в которой я болею, В последний раз болею на земле, Как будто упирается в аллею Высоких белоствольных тополей. А этот первый - этот самый главный, В величии своем самодержавный, Но как заплещет, возликует он, Когда, минуя тусклое оконце, Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце, И смертный уничтожит сон.
Ташкент. И кружку пенили отцы, И уходили сорванцы, Как в сказке, на войну.
Но это было где-то там - Тот непонятный тарарам, Та страшная она. (А к нам пришла сама) И нет Ленор, и нет баллад, Погублен царскосельский сад, И словно мертвые стоят Знакомые дома. И равнодушие в глазах, И сквернословы?
На устах, Но только бы не страх, не страх, Не страх, не страх. 1942. И луковки твоей не тронул золотой, Глядели на нее и Пушкин, и Толстой. Осень 1960. И любишь ты всю жизнь меня, меня одну.
Да, если хочешь знать, и даже вот такую. Пусть я безумствую, немотствую, тоскую, И вечная разлука суждена. Ничто нас не бросит друг к другу.
Ты мне не обещал, и мы смеялись оба. 1963 - 1965. И мальчик, что играет на волынке, И девочка, что свой плетет венок, И две в лесу скрестившихся тропинки, И в дальнем поле дальний огонек, - Я вижу все. Я все запоминаю, Любовно-кротко в сердце берегу Лишь одного я никогда не знаю И даже вспомнить больше не могу. Я не прошу ни мудрости, ни силы. О, только дайте греться у огня! Крылатый иль бескрылый, Веселый бог не посетит меня.
1911. И меня по ошибке пленило, Как нарядная пляшет беда. Все тогда по-тогдашнему было, По-тогдашнему было тогда. Я спала в королевской кровати, Голодала, носила дрова. Там еще от похвал и проклятий Не кружилась моя голова На тебя, словно в омут, смотрю 13 августа 1960. И мне доказательство верности этой Страшнее проклятий твоих.
1956-начало 1957(?). И мнится - голос человека Здесь никогда не прозвучит, Лишь ветер каменного века В ворота черные стучит. И мнится мне, что уцелела Под этим небом я одна, - За то, что первая хотела Испить смертельного вина.
Слепнево. И музыка тогда ко мне Тернового пути еще не знала. 1961. И не дослушаю впотьмах Неконченную фразу. Потом в далеких зеркалах Все отразится сразу. 1950-е годы. И неоплаканною тенью Я буду здесь блуждать в ночи, Когда зацветшею сиренью Играют звездные лучи.
Шереметевский сад. И никогда здесь не наступит утро. Луна - кривой обломок перламутра - Покоится на влажной черноте. Конец октября 1965. И опять по самому краю Лунатически я ступаю. 20 мая 1960 Остоженка. И осталось из всего земного Только хлеб насущный твой, Человека ласковое слово, Чистый голос полевой.
1941. И от Царского до Ташкента Протянулась бы кинолента. 1950-е годы.
И отнять у них невозможно То, что в руки они берут, Хищно, бережно, осторожно, Как. Меж ладоней трут. Поэта убили, Николай правей, чем Ликург. Чрез столетие получили Имя - Пушкинский Петербург.
Команда Б Все Серии
И очертанья Фауста вдали - Как города, где много черных башен И колоколен с гулкими часами И полночей, наполненных грозою, И старичков с негётевской судьбой, Шарманщиков, менял и букинистов, Кто вызвал черта, кто с ним вел торговлю И обманул его, а нам в наследство Оставил эту сделку. И выли трубы, зазывая смерть, Под смертию смычки благоговели, Когда какой-то странный инструмент Предупредил, и женский голос сразу Ответствовал, и я тогда проснулась.
8 августа 1945. И по собственному дому Я иду, как по чужому, И меня боятся зеркала. Что в них, Боже, Боже! - На меня похоже. Разве я такой была? Конец 1950-х - 1960-е годы И последнее Была над нами, как звезда над морем, Ища лучом девятый смертный вал, Ты называл ее бедой и горем, А радостью ни разу не назвал. Днем перед нами ласточкой кружила, Улыбкой расцветала на губах, А ночью ледяной рукой душила Обоих разом.
В разных городах. И никаким не внемля славословьям, Перезабыв все прежние грехи, К бессоннейшим припавши изголовьям, Бормочет окаянные стихи. 23-25 июля 1963. И прекрасней мраков Рембрандта Просто плесень в черном углу.
1950-е годы. И северная весть на севере застала Средь вереска, зацветшего вчера, Жасмина позднего и даже этой алой Не гаснущей зари. 13 августа 1962. И сердце то уже не отзовется На голос мой, ликуя и скорбя. И песнь моя несется В пустую ночь, где больше нет тебя. 1953.
И скупо оно и богато, То сердце. Богатство таи! Чего ж ты молчишь виновато? Глаза б не глядели мои! 1910-е годы Царское Село. И слава лебедью плыла Сквозь золотистый дым. А ты, любовь, всегда была Отчаяньем моим.
И снова мадам Рекамье хороша И Гёте, как Вертер, юн. 1940-е годы. И снова осень валит Тамерланом, В арбатских переулках тишина.
За поулстанком или за туманом Дорога непроезжая черна. Так вот она, последняя! И ярость Стихает.
Все равно что мир оглох. Могучая евангельская старость И тот горчайший гефсиманский вздох. 1957. И странный спутник был мне послан адом, Гость из невероятной пустоты.
Казалось, под его недвижным взглядом Замолкли птицы - умерли цветы. В нем смерть цвела какой-то жизнью черной. Безумие и мудрость были в нем. И тлетворной. Конец 1965 г. (октябрь ). И ты мне все простишь: И даже то, что я не молодая, И даже то, что с именем моим, Как с благостным огнем тлетворный дым, Слилась навеки клевета глухая.
1925. И увидел месяц лукавый, Притаившийся у ворот, Как свою посмертную славу Я меняла на вечер тот. Теперь меня позабудут, И книги сгниют в шкафу. Ахматовской звать не будут Ни улицу, ни строфу. 27 января 1946. И целый день, своих пугаясь стонов, В тоске смертельной мечется толпа, А за рекой на траурных знаменах Зловещие смеются черепа. Вот для чего я пела и мечтала, Мне сердце разорвали пополам, Как после залпа сразу тихо стало, Смерть выслала дозорных по дворам.
1917. И через все, и каждый миг, Через дела, через безделье Сквозит, как тайное веселье, Один непостижимый лик. Для чего возник Он в одинокой этой келье? 1910-е годы.И черной музыки безумное лицо На миг появится и скроется во мраке, Но я разобрала таинственные знаки И черное мое опять ношу кольцо. 3 сентября 1959 Голицыно. И это б могла, и то бы могла, А сама, как береза в поле, легла, И кругом лишь седая мгла. 1960.
И это станет для людей Как времена Веспасиана, А было это - только рана И муки облачко над ней. И юностью манит, и славу сулит, Так снова со мной сатана говорит: 'Ты честью и кровью платила своей За пять неудачно придуманных дней, За то, чтобы выпить ту чашу до дна, За то, чтобы нас осветила луна, За то, чтоб присниться друг другу опять, Я вечность тебе предлагаю, не пять До света тянувшихся странных бесед. Ты видишь - я болен, растерзан и сед, Ты видишь, ты знаешь - я так не могу'. Я руку тогда протянула врагу, Но он превратился в гранатовый куст, И был небосклон над ним огнен и пуст. Горы очертания - полночь - луна, И снова со мной говорит сатана, И черным крылом закрывая лицо, Заветное мне возвращает кольцо. И стонет и молит: 'Ты мне суждена, О, выпей со мною хоть каплю вина'.
К чему эти крылья и это вино, - Я знаю тебя хорошо и давно, И ты - это просто горячечный бред Шестой и не бывшей из наших бесед. 29 января - 6 февраля 1960 Красная Конница. И я все расскажу тебе: Как промчался 'афганец' дикий. И чей лик на белой луне, Что нашепчут еще арыки, Что подслушаю в чайхане.
И я не имею претензий Ни к веку, ни к тем, кто вокруг. 1963. И яростным вином блудодеянья Они уже упились до конца. Им чистой правды не видать лица И слезного не ведать покаянья. И, как всегда бывает в дни разрыва3 / Полные произведения / Ахматова А.А. / Стихотворения Смотрите также по произведению 'Стихотворения':.